Мафия изнутри. Исповедь мафиозо - Страница 65

Для меня это была китайская грамота, но я понимал, что многие из этих бумаг уже бесполезны, поскольку речь в них шла о контрактах, чековых книжках на предъявителя, письмах, которые спустя месяц с лишним наверняка постигла та же судьба, что и опорожненный мною банковский сейф. Я живо представлял себе, как директора банков, чиновники областных органов и разных других учреждений Палермо спускают в унитазы все улики. Чтоб спастись от тюрьмы, эти люди уничтожили бы даже собственную мать.

Но банковские чеки — другое дело. Это было посерьезнее. Теперь уже отошли в прошлое времена, когда я держал деньги дома в потайном месте. Я достаточно разбирался в разных банковских хитростях. Тут были чеки римских и миланских банков, векселя с передаточными надписями, длинными, как роман. Есть вещи, которые никак не скрыть. В конце концов я решил оставить только чеки и векселя и сжечь все остальное. Каждое утро я разводил огонь, так что однажды это заметила даже Маргерита, хотя она была наивна, как маленькая девочка.

— Что это ты все жжешь, Джованнино, когда меня нет дома?

— Письма, моя радость.

А что я еще мог ей сказать? Конечно, письма моей жены. Любовные письма. Маргерита читала романчики для молодых девушек, те, что продаются в газетных киосках, и о сердечных делах знала все на свете. Услышав, что я коснулся этой темы, она растрогалась. И стала допытываться, страдаю ли я еще от разлуки с семьей.

— Немного страдаю, моя радость.

В начале февраля я решил, что пора возвращаться в Палермо. Маргерита опять рыдала. Она гладила меня по лицу и вопрошала господа бога, окажет ли он ей милость раньше, чем она умрет, вновь свидеться со мною.

— Да не беспокойся, — уверял ее я, но она, бедняжка, не знала, верить мне или нет. А я ведь не мог ей сказать, что никогда в жизни никого не предал и всегда умел доказать свою благодарность тому, кто мне помог. Я до сих пор, когда выдастся время, ненадолго заезжаю туда, где она теперь преподает. Тем более это приморский город.

В Палермо я прямиком отправился к одному адвокату, которого знал в лицо. Его клиент находился под судом. А на его имя в сейфе дона Нино имелся банковский чек. Один-единственный. Его фотокопия лежала у меня в бумажнике.

— Присаживайтесь, — сказал он, когда я вошел. Это был старинный кабинет, уставленный темной мебелью, такой, какую можно увидеть в ризницах. В то время как я все это рассматривал, адвокат не отрывал от меня глаз. Видно, он умел правильно судить о людях с первого взгляда. О нем отзывались хорошо: очень ловкий и высокооплачиваемый пеналист. И он был хитер, наверняка хитрее меня. Но я пришел к нему не для того, чтобы его объегорить. Мне надо было только сказать ему пару слов. И я сразу же это сделал, вынув фотокопию и положив перед ним на письменный стол.

— Не знаю, может ли это пригодиться вам и вашему клиенту…

Он поглядел и сразу нахмурился.

— Что вы хотите сказать?

— Это вам, наверно, известно лучше, чем мне.

Он думал, что я хочу денег. Но я сказал, что деньги мне не нужны. Думал, что меня кто-то к нему подослал. Я сказал, что никто меня не посылал. Он не в силах был поверить, что я ничего не требую. Он брал в руки чек, минутку размышлял и задавал очередной вопрос. А потом повторялось все сначала: он был похож на шершня. Под конец он поинтересовался, кто я и откуда у меня этот документ. Если бы он задал мне этот вопрос сразу же, мы закончили бы разговор в одну минуту.

На дворе стоял один из тех зимних дней, что бывают только в Палермо. Время было чуть за полдень. Я погулял до шести часов вечера, поглядел на все, на что только можно было. Я не знал, возвращусь ли еще когда в этот город, и хотел увидеть и запомнить как можно больше. А когда устал, вернулся к тому месту, где припарковал автомобиль, и выехал на дорогу, ведущую к моему селению.

Я вел машину и думал об адвокате. Мне хотелось невидимкой пробраться к нему в кабинет, чтобы услышать, что он говорит, и посмотреть, сколько раз он позвонил по телефону — один или десять. Но независимо от того — один или десять — теперь уже известие о том, что у меня имеются фотокопии банковских чеков, дошло до тех, до кого нужно. Может, оно уже никого и не интересовало, но, возможно, оно стоило подороже всякого бронированного автомобиля. В тот момент я не знал, кончена моя жизнь или я могу еще немножко пожить.

Но страха я не испытывал: что суждено, то суждено, и против судьбы не попрешь.

Я вел машину и вспоминал всех, кого потерял по дороге: целая гора мертвецов, и почти все они умерли не своей смертью. Первое время мне каждую ночь снилось, что ко мне врываются, высадив дверь, и расстреливают меня из автоматов — такие же кошмары мучили меня когда-то в Корлеоне, когда расправились с Доктором. И я просыпался весь в поту.

Но потом перестал об этом думать.

XXI

Со времени последних событий, о которых я рассказал, прошло три года. Единственное, что я могу сказать об этих трех годах, это то, что я вновь стал крестьянином. Возделываю свою землю — тот участок, что купил я, и тот, что был у отца. На этом участке, в земле, когда боронил на тракторе, я нашел лемех плуга, который сломался однажды в сентябре, когда я был еще маленький. Отец опустился на землю, около мула. Он сидел молча и рассматривал свои натруженные руки. Даже выругаться у него не было сил.

В селении нынче все не так, как когда-то. Можно себе спокойно жить-поживать без того, чтобы на тебя все глазели и о тебе судачили. В самом деле, мы встречаемся с Финуццей, а мой двоюродный брат, который живет с ней в соседнем доме и хотел меня на ней женить, даже ничего об этом не знает. Если бы такое случилось тридцать лет назад, через пять минут все в селении только об этом бы и болтали и бедняжка умерла бы со стыда. Финуцца хотела выйти замуж, но так как ей это не удалось, в конце концов утешилась тем, что нашла себе мужчину.