Мафия изнутри. Исповедь мафиозо - Страница 45

И действительно, после похорон он отвел меня в сторонку и сказал, что нам надо поговорить как мужчина с мужчиной.

— А со мной только так и можно говорить, — ответил я, но до него не доходили такие тонкости. Он взял меня под руку и спросил, что я собираюсь делать с домом и землей. Я сказал, что дом теперь это уже не тот хлев, что он помнит, потому что я на собственные деньги сперва купил его, а потом перестроил и увеличил. И за семь тумоло заплатил я, записав на имя отца только потому, что не хотел значиться владельцем сам. Я ему растолковал все это ясно и понятно, хотя знал, что он знает об этом не хуже меня.

— Однако я вовсе не собираюсь оставлять сестру с пустыми руками и дать ей лишь те крохи, что причитаются, — тут же добавил я и сделал у него на глазах некоторые подсчеты. Я оценивал все по ценам, которые были тут, в селении, и делал вид, что все покупали и строили с отцом. Сумму — весьма кругленькую — я предложил ему наличными. Он закурил сигарету и сказал, что должен минутку подумать.

— Тут думать нечего. Даже если тебе кажется мало, все равно придется удовлетвориться.

Он сразу потупился. Я знал, что ему этого хватит: он приехал сюда, боясь, что ему вообще не достанется ни гроша. Но это был такой тип, что, если бы ему предложили миллиард, он все равно попытался бы выцыганить еще сто тысяч. Они собирались задержаться на два-три дня, но мне хотелось остаться одному, и более дня я не в состоянии был видеть своего зятя даже на фотографии. Я уж не говорю об их дочерях — они были уже совсем взрослые, но даже не потрудились приехать на похороны ни деда, ни бабки. А Джина все показывала мне их фотографии: на море полуголые с женихом, на природе в деревне — с другим, на берегу По — с третьим и так далее. Они не работали, не выходили замуж, у них не было никаких обязанностей. Только одни права. Слава богу, что такой человек старых правил, как мой отец, видел их от силы два-три раза, когда они были еще совсем маленькие.

Ну хватит. Я сказал, что меня ждут в Палермо, у меня там срочные дела и мне надо поскорее уехать и запереть дом. Когда мы прощались, сестра разревелась.

— Неужели теперь мы с тобой вообще не будем видеться? — спросила она и обняла меня. Она превратилась в одну из тех женщин, что сейчас смеются, а через минуту плачут. Уверен, она рекой льет слезы, даже когда смотрит фильм по телевизору и по разным другим пустякам. Но меня она по-своему любила. Я сказал, что всегда буду о ней помнить, и так оно и было.

Когда они уехали, я вернулся на кладбище, чтобы паедине проститься с матерью. Я позаботился, чтобы могила красиво выглядела. Велел установить фотографии — черно-белые, в овалах, как тогда было принято. Отец был сфотографирован в кепке и в своем неизменном темном костюме с жилетом. Мать — с шиньоном, лицо свежее и отдохнувшее. Рядком, бок о бок, как прожили всю жизнь…

— Ты еще вернешься? — поинтересовался один из моих двоюродных братьев, постарше меня. Я виделся с ним только на похоронах и свадьбах. Не то чтобы его волновало, представится ли ему еще случай обнять меня: он хотел знать, что я собираюсь делать с землей. Он был туповат от природы, но крестьянин хозяйственный и толковый. Мы составили с ним документ, по которому я отдавал ему участок в аренду на три года.

За время болезни матери я уже привык к этой езде туда-сюда и выучил наизусть все повороты. Но когда я выехал из селения, то мне подумалось, что, может, больше не приеду сюда целых полгода, а то и год. А когда приеду, уже недостаточно будет только стукнуть в дверь, чтобы войти в дом. Придется доставать ключи. И это будет впервые: никогда раньше у меня не было ключей от этого дома.

После смерти матери я ощущал в голове какую-то пустоту. Не стало больше никаких забот. Теперь я мог забивать себе голову чем угодно. А начинались горячие денечки. Время больших денег, о котором говорил мне Ди Кристина.

Кое-кто уже добрый десяток лет занимался наркотиками. Преимущественно те, у кого были друзья в Америке. Не знаю, откуда они их получали, но система была та же, что и с сигаретами: пароход, рыбачий баркас и автофургон. Потом наркотики переправляли в Соединенные Штаты, а то, что оседало в карманах, стоило полсотни партий сигарет. Потом дело пошло вширь, и в конце концов все стали кормиться от этого пирога.

Поскольку мне на глаза не попадались ни пачки денег, ни пакетики с порошком, я как-то спросил у Козентино, чем объяснить, что Семья не хочет заняться такой выгодной работенкой. Он объяснил мне, что Стефано не любит этот товар, однако предоставляет всем нам полную свободу действовать на свой страх и риск.

— Я иногда вкладываю в это дело немножко деньжат. Но лично ни в чем не участвую.

Тех, кто поставлял товар, называли «турки». Они запрашивали определенную цену. Тех же, кто являлся, чтобы купить его на доллары, прозвали «кузены» — почти все они были американцы сицилийского происхождения. И платили они более высокую цену. Разница в цене и составляла наш заработок. В те времена, когда мы занимались только посредничеством и перевозкой, мы с каждого вложенного миллиона получали десять — пятнадцать, в зависимости от качества. Потом в работу включились химики. Не знаю уж, где они этому выучились, но навострились перерабатывать поставляемое «турками» сырье в тонкий товар, годный для продажи в розницу. А другие взяли на себя хлопоты по переправке наркотиков за океан, используя аиельсины, мебель, гробы и все прочее, что только можно было использовать.

И «кузены» стали платить совсем другие цены. До тех пор слово «миллиарды» я встречал только в газетах. Его употребляли, когда писали о государственной казне. И вдруг я услыхал его из уст тех, кто еще лет пять назад проверял сдачу с бумажки в тысячу лир. Мне казалось, что я вновь в одной из тех распивочных, что когда-то были у нас в селении. Когда поздно вечером я заходил туда, там было полно народа. Все орали во все горло, никто не слушал друг друга. Все уже были, кто больше, кто меньше, под градусом и ничего не соображали. Опьяненные плотной пищей и вином, они каждую минуту готовы были сцепиться друг с другом или приняться петь хором — как бог на душу положит.