Мафия изнутри. Исповедь мафиозо - Страница 41

Федерико описал мне механика, и я сразу узнал его, как увидел выходящим из дверей мастерской. Я подумал, что он похож на Микеле Каватайо, только гораздо моложе: ему самое большое было года двадцать два, он был невысок, но широк в плечах. Он вытирал руки тряпкой, разговаривая с каким-то рыжеволосым парнем. Вид у него был озабоченный. «Наверно, у него, бедняги, плохое предчувствие», — подумал я, глядя на него из машины. Как только рыжий убрался, я вышел из автомобиля. Механик все еще вытирал руки. Он взглянул на меня и пошел обратно в мастерскую. Я спокойно приблизился, руки в карманах, опустив голову и не поднимая глаз. Прежде чем войти, я оглянулся вокруг — в глубине улицы стайка ребят гоняла мяч и на ступеньках у своей двери сидел старичок с окурком тосканской сигары в зубах. Машин не было видно. Возможность представлялась идеальная. Но когда я заглянул внутрь этой провонявшей смазочным маслом норы, Ло Прести там не было. А были двое вооруженных людей, которые открыли огонь, не дав мне времени вытащить пистолет.

Я даже не заметил, что ранен. Я пустился наутек, но понял, что, если попытаюсь сесть в машину, они успеют меня догнать и обслужить по первому разряду. По счастью, в этот момент неподалеку показался грузовичок, который вез ящики с фруктами. Заслышав стрельбу, водитель прибавил ходу, чтобы поскорее проскочить опасное место. Как только грузовичок поравнялся со мною, я одним прыжком очутился в кузове. Эти двое снова открыли огонь, но, увидев у меня в руке пушку, бросились на землю. Однако я не смог в них ни прицелиться, ни даже выстрелить наугад от пронзившей меня в тот момент нестерпимой боли.

Между тем грузовичок продолжал мчаться с дикой скоростью. Перепуганный насмерть водитель то и дело оборачивался и глядел на меня в окошечко из кабины с выпученными от страха глазами и открытым ртом. Он не знал, что ему делать: он ехал и ехал, а я все не вылезал. Наконец он затормозил, выскочил и пустился бежать. Я поступил точно так же, сжав зубы от боли, стараясь не думать о ране. Пробежав пару улиц, я почувствовал себя в безопасности. Но при каждом шаге я оставлял за собой кровавый след. Наконец я нашел телефон-автомат и позволил Федерико, который ждал моего звонка. Я объяснил ему, куда он сможет за мной приехать.

Но уже поговорив с ним, я понял, что место, которое ему указал, находится слишком далеко, чтобы я мог до него дохромать с моей раной без посторонней помощи. То и дело попадавшиеся мне навстречу прохожие замечали, что я ранен и истекаю кровью. Но хотя я никогда терпеть не мог палермцев, нужно отдать им должное: они никогда не суют нос в чужие дела. Никто меня ни о чем не спрашивал, и, когда я доковылял до места, там меня уже ждала машина. Федерико сам за мной приехал, а за рулем сидел совсем молодой парень, которого я не знал даже в лицо, и вел машину как сумасшедший.

— Как это произошло? — спросил Тотуччо. Я попытался ему объяснить, но уже почти ничего не соображал, так как потерял много крови. В «больничку» меня привезли почти без памяти. Слышал только, как врач сказал им двоим:

— Придется нам его усыпить.

После операции я провалялся в постели две недели. Вот почему я не смог участвовать в празднестве на вилле у Стефано Бонтате.

Конечно, «больничка» не была настоящей клиникой. Врач показывался на две минуты утром и на две минуты вечером. Весь необходимый уход лежал на его жене, и почти все время я находился в одиночестве. Ночью я спал как камень, днем глядел в потолок и размышлял. Как только я немножко оправился, начали приходить посетители. Первым явился Козентино. Ему тоже не повезло: он врезался в фургон и заработал шрам на лбу.

— Как ты себя чувствуешь, Джованнино?

— Вроде получше.

— Слава богу, что это случилось с тобой… — сказал он на диалекте, подшучивая надо мной. Эта шутка была в ходу в моих краях, и я улыбнулся. Он передал мне привет и пожелания от своей семьи, от друзей и лично от Стефано. Мы поговорили о перестрелке. Я никак не мог понять, как дружки механика могли узнать, что я собираюсь прийти проучить его.

— Да какие там дружки! Это были легавые.

Я почувствовал себя полным дураком. И не из-за того, как они себя вели. Теперь бывают полицейские в штатском с такими бандитскими рожами, что хочется, увидев их, перейти на другую сторону. И, наглядевшись полицейских фильмов, они научились спускать курок, даже не успев поздороваться.

Но кто их мог предупредить? Единственно возможным объяснением было, что Лo Прести потихоньку сговорился с полицией. Поэтому едва почувствовав себя в опасности, он сам кинулся к ней за помощью.

— Дважды бесчестный предатель, — сказал Козентино.

— Как только встану на ноги, я с ним разделаюсь.

— Ни с кем ты не разделаешься. Пока что выздоравливай. Что, этот сукин сын не может подождать своей очереди? А тебя мы пошлем в отпуск.

И в самом деле, я провел неделю в Риме. Одному из друзей семьи Бонтате понадобился личный охранник. Когда у нас речь заходила о «гориллах», то наполовину в шутку, наполовину всерьез спрашивали: «Для видимости или на самом деле?» Личный охранник «для видимости» нужен лишь для того, чтобы производить впечатление, внушать страх и уважение, под пиджаком вместо револьвера у него может быть спрятан бутерброд. Настоящий же охранник, «всамделишный», спасет жизнь, умеет стрелять и пользуется абсолютным доверием.

Другом Стефано оказался Нино Сальво. Я никогда его раньше не видел и даже не знал, кто он такой. Он произвел на меня впечатление важного барина, и по тому, как он держался со мной, понял, что он не знал, как вести себя с людьми моего круга. Мы разъезжали в спальных вагонах, и он терпеливо объяснял мне, что я должен делать при встрече с ожидающими его прибытия людьми. Я всегда должен был держаться в трех шагах позади него, если он входил в какой-нибудь дом, я должен был стоять рядом с дверью, как часовой ватиканской швейцарской гвардии, а в ресторане — сидеть за соседним столиком и потом расплачиваться по его счету. До тех пор я ни разу еще не был в театре. После всего неприятного, чего мне пришлось в жизни насмотреться, театр произвел на меня очень сильное впечатление. В конце дня синьор Сальво похвалил меня и сказал, что я ему нравлюсь.