Мафия изнутри. Исповедь мафиозо - Страница 29

Но об этом я хотел бы рассказать потом.

Тем временем я начал кое-что зарабатывать. С магазином тканей через полтора года пришлось расстаться, так как его закрыли. Тогда Диана дал мне разрешение войти в компанию с одним промышленником из Багерии, который производил свинцовые трубы для жилого строительства. Я ходил по мелким строительным предприятиям, принадлежавшим людям, у которых не было за спиной друзей, и объяснял, что наши трубы лучше всех других. Работа непыльная, хотя в итоге денег набегало не слишком густо. Потом мой компаньон погиб в аварии, разбившись на своей «ламбретте».

Однако к тому моменту я перешел в десятку Козентино и мое положение изменилось. Тогда в Палермо вовсю процветала контрабанда сигаретами. Крупных партий я даже не видел. Самое большее, меня посылали для установления контактов или для охраны при перевозке. Цены мы устанавливали выгодные, иногда в виде премии перепадала пара-другая «простынь». На мелкие же партии время от времени выдавали лицензию. Тогда отобранные для осуществления «операции» «пиччотти» договаривались с владельцем баркаса. Он должен был выйти за ящиками с сигаретами в открытое море и сразу же их оплатить. Только однажды береговая охрана перехватила баркас — и плакали наши денежки. Но обычно все шло как по маслу. Перевозка в грузовиках всегда проходила нормально, а когда мы привозили товар, нас ожидали приятно хрустящие бумажки. Дело было нехитрое: жаль, что нельзя было им заниматься раза три в неделю.

Однако мне лицензии доставались реже, чем остальным. Козентино носил меня на руках, но в таких делах не мог мне потворствовать, потому что в первую очередь полагалось учитывать интересы старших по возрасту и коренных палермцев. Но иногда он посылал меня к кому-нибудь, кто нуждался в верном человеке для «сведения счетов». Это тоже была нетрудная работа. Дело шло о разных распрях между торговцами или земледельцами, о тех случаях, когда кто-то хотел отомстить за кражу или обиду. Все в таком роде. Размер платы устанавливался в каждом отдельном случае, и деньги целиком шли мне. Я умел заставить платить себе хороший гонорар. Не говоря ничего прямо, я намеками давал понять, что дело это было трудное и опасное, что мне угрожали оружием. Но это было самое большее, что я мог сделать, чтобы взвинтить цену: с тем, кто просит защиты и платит за это, следует вести себя, как с другом.

Как бы то ни было, но война кончилась и для всех наступили золотые денечки. Шлюхи на Виа Рома стоили десять тысяч, а уличные банкометы, зазывавшие сыграть в «Три листика», не принимали ставок меньше тысячи лир. Но я не играл даже в «Три листика». Более того, именно моя нелюбовь к картам навела меня на хорошую мысль. С разрешения Козентино мы с одним парнем, которого звали Нцино, ходили по некоторым барам, где, как мы знали, играли на деньги, и выдавали себя за полицейских. У нас был опыт внезапных вторжений и проверок документов: мы-то хорошо знали, как это происходит. Имя, фамилия, конфискация игральных карт и денег. Еще лучше было, если в баре имелся запасный выход: при одном только опасении, что их могут застукать легавые, все моментально смывались. Вот тут можно было вовсю позабавиться и ни с кем при этом не воевать: игроки был народ простой, ничего не представлявшие собой люди, а бары не имели «защиты». Один раз на столе осталось почти восемьсот тысяч лир. Таким образом, деньги, которые я откладывал про запас, все росли.

А кроме того, тратил я мало. Мне приходилось видеть таких же парней, как я, которые за один вечер спускали столько, сколько я зарабатывал за месяц. На это я был неспособен. У себя дома, в своем селении, я слишком хорошо знал черную нужду. А кроме того, у меня при одном воспоминании о бегстве из Корлеоне все еще тоскливо сжималось сердце. Если мне когда-нибудь вновь пришлось бы бежать, то, имея кое-что в загашнике, было бы куда легче прятаться и куда удобнее жить столько времени, сколько бы ни пришлось скрываться.

Но все-таки я купил машину, голубую «600», в хорошем состоянии. Как мне объяснить, что значила машина для крестьянского сына, который всего каких-нибудь десять лет назад спал в хлеву и довольствовался на обед луком с солью? Я мыл машину через день, и, когда под любопытными взглядами парковал ее перед баром, мне казалось, что я не хуже Кавалера, когда он приезжал на усадьбу в Пьяно ди Маджо.

Единственно, чего я не мог сделать, это показаться в ней в своем селении. Отец и так уже расстроился, когда я заявился домой разодетый по последней моде. Что же с ним будет, если он увидит меня на такой машине? У нас в селении автомобилей было уже немало: у служащих коммуны, больницы, лотерейной конторы. Но там для всех я до сих пор все еще оставался крестьянином, сыном своего отца. На дворе, где стоял наш дом, автомобилей еще никогда не видывали. Что скажут люди?

Что касается меня лично, то мне на это было наплевать. Однако плевать-то на это я мог в Палермо. Но никак не в своей деревне.

IX

Поженились мы в Чефалу́. Не в моем селении, потому что ехать туда слишком далеко от Палермо, а кроме того, мать стыдилась, что дом у нас такой маленький и жалкий. И не в селении Нуччи, потому что там никогда еще не было видано, чтобы жених приезжал играть свадьбу на родину невесты, и неизвестно, что могли подумать люди. Уж так там принято, а на Сицилии в каждом селении свои обычаи.

Так как все-таки это тоже было не слишком близко и поездка стоила недешево, моих родных на свадьбе было мало. Сестра Джина хотела приехать, но ее мужу не удалось отпроситься с работы. Со стороны Нуччи была уйма женщин. В ее семействе были одни бабы, у всех у них рождались дочери, которые потом оставались вдовами. Из-за вечного траура все они — и молодые, и старые — всегда ходили в черном, и люди ворчали, что они приносят несчастье. Я в такие вещи не верю, но когда приехал в ее селение и познакомился с ними, то, оставшись наедине с невестой, спросил: «Ну хотя бы до сорока ты дашь мне дожить?»