Мафия изнутри. Исповедь мафиозо - Страница 27

Во всяком случае, весь наш разговор занял десять минут. Я был доволен, но он решил меня предостеречь.

— Не забывай, что ты здесь чужой. Знаешь, что это означает?

— Знаю.

— Мы тебе верим, — сказал Козентино, однако я понимал, что это доверие мне еще нужно заслужить и я должен думать об этом каждый божий день, как только проснусь, еще до того как выпью кофе.

Но в тот момент я был очень доволен и спокоен. Наконец-то я вновь почувствовал под ногами твердую почву и избавился от страха. Однако я оказался наивным: самое худшее еще ждало меня впереди. 30-го числа того же месяца натворили страшную глупость в Чакулли. «Еще одна “джульетта” приказала долго жить», — сказал мне знакомый парень, которого я иногда встречал в баре.

Тогда власти, которые до того дня занимались своими делами, решили, что пора показать, что у них есть зубы. Поскольку все кричали о кровавых бойнях и газеты стенали и требовали возмездия, то они начали хватать людей днем, и я, как идиот, угодил в лапы полиции, когда спокойно сидел в своем баре. Цятнадцать человек запихали в тесный фургон — и всех прямиком в квестуру для установления личности и допроса.

Это был первый мой арест. Я не волновался, а что касается пистолета, у меня было на него разрешение. Но в такой момент, как тогда, и с такими людьми, как те, — с кем имел я дело, ни за что нельзя было ручаться. С тех пор как в Палермо началась война, даже «квестурини» перестали соблюдать всякие правила.

Сперва на меня завели личную карточку. Похоже было на то, как меня в школе спрашивала учительница: вопросы и ответы, а когда отвечал неправильно, вместо удара указкой по пальцам отвешивали затрещину. Били несильно, но безнаказанно. Поднять на меня руку мог только отец. Допрашивали меня сержант и старшина, который уходил и приходил, так как у него в соседних комнатах сидели другие «клиенты». Потом появился уже пожилой полицейский комиссар. «Послушай, ты же не из этого вонючего города, с какой стати тебе расплачиваться за других?» — говорил он. Или же: «Сразу видно, что ты парень неглупый. Я могу тебя погубить, а могу и спасти. Все зависит только от тебя самого».

Когда это не подействовало, меня начали бить. Они были уверены или делали вид, что уверены в том, что я участвовал в убийстве Бернардо Дианы из-за того, что он не взял меня в компаньоны в одно дело по контрабанде сигаретами. Так как я в ответ только смеялся, снова побои. Тогда они стали меня обвинять в том, что я прикончил некоего Корсино, сторожа водозаборной станции. Это была явная нелепость, но разве я мог помнить, где был и что делал в тот день? Оставалось только отрицать — и вновь побои.

В один прекрасный момент старшина сказал комиссару, что самое лучшее немедленно меня освободить, дружески похлопать по плечу и сердечно поблагодарить — тогда мои дружки подумают, что я заделался стукачом, и без лишних разговоров отправят меня к праотцам. Комиссар возразил, что лучше этого не делать, потому что из-за всего того, что лежит у меня на совести, от пожизненного заключения, а то даже и двух сроков, меня не спасет и сам господь бог. Вот тут я в первый раз действительно испугался. Если пустят слух, что я бесчестный предатель, тогда мне наверняка крышка. Друзья могли подумать: «Ну, конечно, ведь он чужак, нездешний…» Но я не подал вида, хотя уже еле дышал. Я только сказал:

— Ладно, если у вас есть доказательства, передайте дело на меня в суд — и весь разговор.

Ночью я думал о родителях. Есть у карабинеров улики или нет, если мне дадут срок, моя бедная старушка может умереть от огорчения и стыда. А отцу я не смогу никогда показаться на глаза.

Однако вместо судьи пришел адвокат. Это был мой адвокат, но я никогда его раньше не видел. Ныне он — очень известный специалист по уголовному праву; в 1963 году ему было, наверно, лет тридцать, но он себя уже хорошо зарекомендовал. Он ничего не сказал по поводу синяков и ссадин у меня на лице. Разговаривал он вежливо, никогда не повышая голоса, неизменно держа под мышкой свои кодексы, которые в Палермо называют «статейниками». Спросил, исповедовался ли я в тюрьме, были ли свидетели-очевидцы. Комиссар все это время больше не показывался. В конце концов меня выпустили, не определив никаких мер пресечения, только отобрали разрешение на оружие. Адвокат взял меня под руку и сказал, что выгляжу я довольно-таки скверно: мне необходимо хорошенько отдохнуть, спокойно посидеть недели две дома, не работая и никого не видя. Как говорится, «уединение — это почти святость».

— Я понял.

— Молодец. Тебе ничего не нужно?

Разве мог я в чем-нибудь нуждаться? Вместе со мной арестовали несчастных бедняков, которые были совершенно ни при чем, и нескольких мелких уголовников. Им тоже досталось — и угрозы, и побои, но у меня был свой адвокат, крыша над головой, чтобы прожить. Мне не надо было, выйдя из квестуры, сразу же впрягаться в работу. Старая пословица гласит: «У кого много друзей, у того мало бед». А друзей у меня хватало, в них было мое богатство: они меня могли защитить, в том числе и от правосудия — правосудия Антимафии, которая притворялась, что ей не найти скрывающегося Лиджо, которая искала врагов государства в наших барах, вместо того чтобы искать их в муниципальном совете, а потом отправляла в ссылку Дженко Руссо, который уже не в силах был даже сам высморкаться. И вот люди читали газеты, рассматривали фотографии старика в наручниках, и все были довольны…

Все события происходили тогда на моих глазах; но осознал я их гораздо позже и сегодня хочу о них рассказать. Прошло столько лет, что как меня били, я уже позабыл. А вот как я завалился спать сразу же, как вернулся домой, и как здорово выспался, прекрасно помню. Я улегся в постель поздно вечером и проснулся, когда снова уже наступил вечер.