Мафия изнутри. Исповедь мафиозо - Страница 25

— Ты хорошо разглядел это место, Джованнино?

— А что?

— Запомни его хорошенько, потому что может случиться, тебе придется приехать и одному.

— Да кто меня сюда пустит? Они меня даже не знают…

— Сюда никто не попадает случайно, — сказал Антонино. — Это наша больница. Разве ты когда-нибудь видел, чтобы в больнице захлопнули дверь перед раненым?

У каждой Семьи в Палермо был свой пункт скорой помощи. Мало ли что у них еще там было, но пока что мне не полагалось знать больше того, что я знал.

Тем временем я объяснился Нучче в любви. Ее тетушка об этом уже знала, но так как отвечала за девушку перед ее матерью, единственно, что она ей позволила, это возвращаться после работы домой чуточку попозже. А в те дни, когда закусочная была закрыта, нам разрешалось часок погулять, но всегда только пока светло. Я водил ее в Ботанический сад, на Виллу Джулия — туда, куда ходят все влюбленные.

Так как официальная помолвка еще не состоялась, мы условились пока ничего не говорить родителям, но несколькими месяцами позже мне представился случай повидаться с матерью. Умер Франческо Ди Кристина, как раз в день именин своего сына.

Я не мог не пойти на похороны. Я поистине благоговел перед доном Чиччо. Настоящий человек чести, каких теперь уже не найдешь, справедливый и благородный. Он не сделал мне столько добра, сколько я видел от дона Пеппе в те годы, что провел у него в поместье. Но это было давно. Дон Пеппе болел, у него стало совсем плохо со зрением, ему не давали жить карабинеры. Поэтому я не мог навестить его и выразить свою благодарность — это было не в его и не в моих интересах. Но дон Чиччо Ди Кристина, сперва познакомив меня с Доктором, помог мне стать настоящим мужчиной, а потом, познакомив с Бернардо Дианой, спас меня от нищеты. Во что бы то ни стало я должен был проводить его в последний путь.

Похоронная церемония была еще пышнее, чем когда хоронили дона Кало́ Виццини в Виллальбе. Там, может, было больше уважения, глубокого почтения к знаменитому патриарху. В Рьези я увидел больше любви, искреннего горя всех жителей. В знак траура закрыли школы и учреждения. Потом я узнал, что газеты по этому поводу очень возмущались и писали, что это скандал, позор для всей Сицилии.

Какой там позор! Если бы умер не Франческо Ди Кристина, а какой-нибудь педик-епископ или вор-мэр, то газеты ничего не имели бы против того, что в похоронах участвовал весь городок. Но этого никогда и не могло бы произойти: народ оплакивает только по-настоящему порядочных и честных людей, тех, кто делал всем добро и был всем другом. Поэтому в тот день я отправился в Рьези. Покойный, почти не зная меня, помог мне и ничего не просил взамен. Таких, как он, теперь уже больше нет. Если бы такие еще рождались на свет, разве могли бы они выжить в том мире, в котором мы живем?

Целый день я выжидал удобного момента, чтобы подойти к его сыну Джузеппе. Когда такая возможность наконец представилась, я выразил ему соболезнование и спросил, помнит ли он меня. Память у него оказалась хорошая, как была и у покойного отца.

— Я живу в Палермо. Если вам что-нибудь понадобится, можете меня там найти, — сказал я. Это одно из правил чести: если ты уважал отца, то должен питать такое же уважение к сыну до тех пор, пока он этого заслуживает. Он пристально посмотрел мне в лицо, как в тот день у гостиницы «Солнце».

— А как твое имя?

— Джованни.

В тот же вечер я добрался до своего селения, но дома никого не застал. Соседи сказали, что умерла моя тетка — старшая сестра отца. Я тоже пошел попрощаться с покойной, и домой мы вернулись все вместе около десяти часов вечера. На дворе было очень холодно.

— Надеюсь, ты не должен уехать так быстро, как в прошлый раз? — спросила мать. Ей было бы мало, если бы я остался даже на целых полгода.

— Уеду завтра.

Отец ничего не сказал, утром он встал, как всегда, рано, но не пошел в поле. Пока мы жарили на жаровне оливки, он рассказал мне деревенские новости — о хозяйстве, о людях, которых я знал. Прежде чем сесть за стол, он сказал, что ему надо на минутку сходить к шорнику, и ушел. Мать только того и ждала. Она стала заглядывать мне в глаза, спрашивать, как я себя чувствую. Говорила, что я похудел, плохо выгляжу. Худой, как жердь.

— А жениться ты не собираешься?

Казалось, она читала мои мысли. Я рассмеялся, и она тоже стала смеяться, а ладонью все разглаживала рубашку у меня на груди.

— Ну в чем дело, сынок? Расскажи мне.

— Есть одна на примете, — ответил я. Мне еще не хотелось ничего говорить дома, но я был доволен этим коротким разговором и мать тоже. И когда отец возвратился с купленными в лавке несколькими сосисками в желтом бумажном кульке, он застал нас в самом развеселом настроении.

— У нас траур, а вы смеетесь, — сказал он. Но я его хорошо знал и понял, что он не сердится.

VIII

1963 год был для меня ужасным годом. Все, что случалось, било по мне, подобно непрерывному граду. И самое смешное, что я ни черта не понимал, потому что был совершенно не в курсе того, что происходит в Палермо. Я слышал только то, что болтали приятели в баре. Но от них я мог узнать немного, так как они сами мало чего знали, прикрывая свою неосведомленность тем, что, мол, умеют держать язык за зубами. Сегодня я могу объяснить то, чему был сам свидетелем.

За год до того, в декабре, государство придумало Антимафию. Если бы такая идея пришла ему на пару лет раньше, то никто этого вообще не заметил бы, ибо все шло хорошо и между всеми царили мир и согласие. Но из-за этого изобретения на грани 62-го — 63-го годов в Палермо началось светопреставление. Контрабанда еще приносила доходы, но настоящие деньги теперь делали в строительстве. Город рос на глазах, и начался голод на строительные участки. Кроме того, давали также и казенные подряды, что было еще прибыльнее. Но чтобы получить их, надо было иметь друзей в муниципалитете, в областном управлении и в Риме. И у кого они были, тот не желал делиться с другими.