Мафия изнутри. Исповедь мафиозо - Страница 12

— Зачем он тебе?

— По личному делу.

Да какой там! Ни да ни нет: он себе сидит и молчит, а ты стой перед ним как дурак, ожидая милостивого разрешения. Конечно, я мог бы в два счета научить его хорошим манерам, но вряд ли стоило, попав в новое место, сразу же о себе заявлять. А кроме того, я не хотел наносить обиду Доктору. Тогда я сказал, что приехал из Рьези, и стоило мне произнести имя Ди Кристины, как физиономия швейцара преобразилась. Он просил меня подождать и скрылся в коридоре.

Я тогда еще мало чего видел в жизни, но уже знал эту породу льстивых и трусливых подхалимов. Стоит им дать место школьного сторожа или привратника, они сразу же начинают свирепствовать, когда видят перед собой бедняка. Но едва завидят директора или хозяина дома, тотчас принимаются вихлять задом, как балерины, — «так точно, синьор», «слушаюсь, ваша милость».

Тоже в больнице, в «Феличуцца», в Палермо, несколькими годами позже мне довелось столкнуться с одним санитаром или кем-то вроде того, который командовал всем отделением, словно он главный врач. Серьезно был ранен выстрелами из пистолета один мой друг, и я привел к нему в больницу его жену, которая была на пятом месяце. Мы хотели узнать, как чувствует себя раненый, а этот тип не желал давать справок, хотели навестить его, а он говорил, что сейчас не время для посещения больных, просили передать, что мы пришли, а тот отвечал, что он не посыльный. «Неужели у вас нет сострадания к человеку, который умирает?» — спросила молодая женщина и расплакалась. А этот мерзавец преспокойно ей отвечает: «Одним бандитом больше, одним меньше…»

Я даже не хотел о него пачкать руки. Я пинками гнал его по всему коридору, и при каждом пинке он подпрыгивал чуть не до потолка.

Он вопил и призывал на помощь то свою мамочку, то святую мадонну, но поскольку не появилась ни та ни другая, то на выручку ему наконец прибежали врачи, больные и его сотоварищи-санитары. Они уверяли главного врача, что я сумасшедший, и требовали надеть на меня смирительную рубашку. Трое или четверо из них, дрожа от страха, подбадривали друг дружку.

Я уже совершенно успокоился и посмотрел им в лицо. «Синьора спросила, найдется ли тут у кого хоть капелька сострадания. У этого человека не нашлось. А у вас оно есть?» Врачи рассмеялись, и больным тоже понравились мои слова. Я сразу понял, что тут хозяйничают санитары и все их терпеть не могут. И действительно, заведующий отделением, не теряя времени, позволил нам поговорить с раненым и, по-моему, даже ничуть не рассердился по поводу происшедшего.

Доктор Наварра оказался поистине красивым мужчиной. Достаточно было только поглядеть на него, чтобы понять, что это человек ученый, который никогда в жизни не держал в руках мотыги. Настоящий синьор. Он осматривал двух стариков и велел мне присесть.

Когда больные ушли, он подошел ко мне и в упор поглядел на меня.

— Так значит, ты — Джованни. Мне тебя, Джованни, хорошо рекомендовали. Говорят, ты парень смышленый. Что же ты умеешь делать?

Я не ожидал такого вопроса. Я умел доить коров, делать прививки плодовым деревьям, ездить верхом, варить макароны, огородничать. Но я не мог говорить об этом в комнате, полной книг, с человеком, который работал и зарабатывал не деревенским трудом. Наконец я набрался смелости и ответил:

— Единственное, что я умею хорошо делать, это быстро усваивать то, чему меня учат.

— Посмотрим, — сказал он.

Такой человек не мог терять времени и учить меня всему тому, чему я должен был научиться сам. Но я был уже не мальчишка и начинал многое понимать без объяснений. В Корлеоне Доктор был господом богом и имел много преданных ему людей, но он никому не доверял: он всегда думал, что они могут между собой сговориться. Я же в Корлеоне был чужаком. Должно было пройти еще немало лет, прежде чем кто-то начал вести со мной доверительные разговоры, делиться своими делами, приглашать к себе в гости. И в моем селении тоже было так: если нет возможности что-либо разузнать о человеке и его семье, ему нельзя доверять. Я мог рассчитывать только на Доктора, а он того и хотел.

Он сразу же нанял меня охранником, и я стал каждый месяц получать свое честно заработанное жалованье. Дело заключается в следующем. Когда у кого-то есть цитрусовая роща — на Сицилии ее называют «садом» — и он хочет обезопасить себя от воров и хулиганов, он нанимает сторожа. Но если этот сторож какое-то ничтожество, то это напрасная трата денег. Если же это человек, который способен заставить себя уважать, то за свой «сад» владелец может быть спокоен и днем и ночью: даже самый последний бродяга не осмелится не то что сорвать один мандарин, но даже помочиться под деревом в этой роще.

Мой хозяин был состоятельным человеком: у него было большое поместье и содержалось оно по всем правилам. Время от времени я являлся к нему в город, спрашивал, есть ли какие для меня новые распоряжения, прощался и возвращался в поместье. Жил я на первом этаже в доме у Бастиано Орландо, который был для Доктора тем, чем Старший для дона Пеппе. Я научился водить машину и получил разрешение на ношение оружия.

Доктор подарил мне пистолет. Он был немецкого производства, уж не помню теперь какой марки. Первый раз, когда я пошел прогуляться по центральной площади Корлеоне, ощущая под мышкой его тяжесть, я поистине был взволнован. Джованни Марино, который был со мной, стал смеяться и сказал, что я прижимаю его к себе так крепко, как мать новорожденного. Но через недельку я к пистолету привык. Я никогда не выходил без него, а ночью клал под подушку и во сне то и дело до него дотрагивался. Этот пистолет был мне как жена.